Неточные совпадения
Левин чувствовал, что брат Николай
в душе своей,
в самой основе своей
души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не был виноват
в том, что
родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая
в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены; это меня тогда глубоко поразило;
в душе моей
родилось непреодолимое отвращение к женитьбе…
В этом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй
родился с живой
душой, совершенно несклонной продолжать линию фамильного начертания.
Она понимала яснее его, что
в нем происходит, и потому перевес был на ее стороне. Она открыто глядела
в его
душу, видела, как
рождалось чувство на дне его
души, как играло и выходило наружу, видела, что с ним женская хитрость, лукавство, кокетство — орудия Сонечки — были бы лишние, потому что не предстояло борьбы.
Вот какая философия выработалась у обломовского Платона и убаюкивала его среди вопросов и строгих требований долга и назначения! И
родился и воспитан он был не как гладиатор для арены, а как мирный зритель боя; не вынести бы его робкой и ленивой
душе ни тревог счастья, ни ударов жизни — следовательно, он выразил собою один ее край, и добиваться, менять
в ней что-нибудь или каяться — нечего.
Их всех связывала одна общая симпатия, одна память о чистой, как хрусталь,
душе покойника. Они упрашивали ее ехать с ними
в деревню, жить вместе, подле Андрюши — она твердила одно: «Где
родились, жили век, тут надо и умереть».
Отсюда
рождается в польской
душе пафос страдания и жертвы.
И тем не менее моя универсальная по своему духу мысль, наиболее ценимая на Западе, заключает
в себе русскую проблематику, она
родилась в русской
душе.
В такие минуты
родятся особенно чистые, легкие мысли, но они тонки, прозрачны, словно паутина, и неуловимы словами. Они вспыхивают и исчезают быстро, как падающие звезды, обжигая
душу печалью о чем-то, ласкают ее, тревожат, и тут она кипит, плавится, принимая свою форму на всю жизнь, тут создается ее лицо.
Когда Радищев
в своем «Путешествии из Петербурга
в Москву» написал слова: «Я взглянул окрест меня —
душа моя страданиями человечества уязвлена стала», — русская интеллигенция
родилась.
В 1889 г. во всех четырех приходах
родилось 352 детей обоего пола; при обыкновенных условиях
в России такое количество детей
рождается ежегодно
в местах с населением
в семь тысяч
душ...
При таковом заведении неудивительно, что земледелие
в деревне г. некто было
в цветущем состоянии. Когда у всех худой был урожай, у него
родился хлеб сам-четверт; когда у других хороший был урожай, то у него приходил хлеб сам-десять и более.
В недолгом времени к двумстам
душам он еще купил двести жертв своему корыстолюбию; и поступая с сими равно, как и с первыми, год от году умножал свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец.
Вася тоже приходил по вечерам, скромно усаживался куда-нибудь
в уголок и больше молчал, подавленный своею необразованностью, — он от всей
души завидовал доктору, который вот так свободно может говорить с Нюрочкой обо всем, точно сам
родился и вырос
в Ключевском.
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди
рождались с этою болезнью
души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая
в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
В тесной комнате
рождалось чувство духовного родства рабочих всей земли. Это чувство сливало всех
в одну
душу, волнуя и мать: хотя было оно непонятно ей, но выпрямляло ее своей силой, радостной и юной, охмеляющей и полной надежд.
Придя к себе, Ромашов, как был,
в пальто, не сняв даже шашки, лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя
в потолок. У него болела голова и ломило спину, а
в душе была такая пустота, точно там никогда не
рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
На улицах быстро темнело. По шоссе бегали с визгом еврейские ребятишки. Где-то на завалинках у ворот, у калиток,
в садах звенел женский смех, звенел непрерывно и возбужденно, с какой-то горячей, животной, радостной дрожью, как звенит он только ранней весной. И вместе с тихой, задумчивой грустью
в душе Ромашова
рождались странные, смутные воспоминания и сожаления о никогда не бывшем счастье и о прошлых, еще более прекрасных вёснах, а
в сердце шевелилось неясное и сладкое предчувствие грядущей любви…
Какая тайна пробегает по цветам, деревьям, по траве и веет неизъяснимой негой на
душу? зачем
в ней тогда
рождаются иные мысли, иные чувства, нежели
в шуме, среди людей?
Крапчик очень хорошо понимал, что все это совершилось под давлением сенатора и делалось тем прямо
в пику ему; потом у Крапчика с дочерью с каждым днем все более и более возрастали неприятности: Катрин с тех пор, как уехал из губернского города Ченцов, и уехал даже неизвестно куда, сделалась совершеннейшей тигрицей; главным образом она, конечно, подозревала, что Ченцов последовал за Рыжовыми, но иногда ей подумывалось и то, что не от долга ли карточного Крапчику он уехал, а потому можно судить, какие чувства к родителю
рождались при этой мысли
в весьма некроткой
душе Катрин.
К чему рассказывать, мой сын,
Чего пересказать нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув,
в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минувшем мысль
родится,
По бороде моей седой
Слеза тяжелая катится.
Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще
в его голове не было столько мыслей, смутных и неясных, как эти облака и эти волны, — и таких же глубоких и непонятных, как это море. Мысли эти
рождались и падали
в его голове, и он не мог бы, да и не старался их вспомнить, но чувствовал ясно, что от этих мыслей что-то колышется и волнуется
в самой глубине его
души, и он не мог бы сказать, что это такое…
И он понимал, что это оттого, что
в нем
родилось что-то новое, а старое умерло или еще умирает. И ему до боли жаль было многого
в этом умирающем старом; и невольно вспоминался разговор с Ниловым и его вопросы. Матвей сознавал, что вот у него есть клок земли, есть дом, и телки, и коровы… Скоро будет жена… Но он забыл еще что-то, и теперь это что-то плачет и тоскует
в его
душе…
— Зачем? — страстно заговорила Людмила. — Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы
в древних Афинах
родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть
душа, не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.
В самом же деле старик, не знаю почему, во глубине
души своей опять предался уверенности, что у него
родится внук, опять приказал отцу Василью отслужить молебен о здравии плодоносящей рабы Софьи; опять вытащил сосланную с глаз долой, спрятанную родословную и положил ее поближе к себе.
В душе Зотушки
родилась слабая надежда, что авось, если выводит лошадь, ему вышлют стаканчик.
Вообще —
в квартале нашем много
родилось и жило замечательных людей, —
в старину они
рождались чаще, чем теперь, и были заметней, а ныне, когда все ходят
в пиджаках и занимаются политикой, трудно стало человеку подняться выше других, да и
душа туго растет, когда ее пеленают газетной бумагой.
Эта мысль
родилась в Илье незаметно для него и наполнила
душу мальчика скорбной тяжестью и всё более возбуждала подозрительное чувство к людям.
— Я думал про это! Прежде всего надо устроить порядок
в душе… Надо понять, чего от тебя бог хочет? Теперь я вижу одно: спутались все люди, как нитки, тянет их
в разные стороны, а кому куда надо вытянуться, кто к чему должен крепче себя привязать — неизвестно!
Родился человек — неведомо зачем; живёт — не знаю для чего, смерть придёт — всё порвёт… Стало быть, прежде всего надо узнать, к чему я определён… во-от!..
— Стало быть, должен он знать — откуда явился и как?
Душа, сказано, бессмертна — она всегда была… ага? Не то надо знать, как ты
родился, а как понял, что живёшь?
Родился ты живой, — ну, а когда жив стал?
В утробе матерней? Хорошо! А почему ты не помнишь не только того, как до родов жил, и опосля, лет до пяти, ничего не знаешь? И если
душа, — то где она
в тебя входит? Ну-ка?
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами глядя на чудесную картину, и замер
в молчаливом восхищении. Потом
в душе его
родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик
в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда,
в этот чистый, богатый, блестящий золотом, огромный город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь, на берегу реки, что
в город не пускают людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
Тогда он снова сел и, как Павел, тоже низко наклонил голову. Он не мог видеть красное лицо Петрухи, теперь важно надутое, точно обиженное чем-то, а
в неизменно ласковом Громове за благодушием судьи он чувствовал, что этот весёлый человек привык судить людей, как столяр привыкает деревяшки строгать. И
в душе Ильи
родилась теперь жуткая, тревожная мысль...
Родился зайчик
в лесу и все боялся. Треснет где-нибудь сучок, вспорхнет птица, упадет с дерева ком снега — у зайчика
душа в пятки.
Часто Вадим оборачивался! на полусветлом небосклоне рисовались зубчатые стены, башни и церковь, плоскими черными городами, без всяких оттенок; но
в этом зрелище было что<-то> величественное, заставляющее
душу погружаться
в себя и думать о вечности, и думать о величии земном и небесном, и тогда
рождаются мысли мрачные и чудесные, как одинокий монастырь, неподвижный памятник слабости некоторых людей, которые не понимали, что где скрывается добродетель, там может скрываться и преступление.
В тот светлый день, когда я вас увидел,
В моей
душе надежда
родилась.
Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые
родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких
душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что
в этом громадном, таинственном мире,
в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Этот жених умный человек, по месту своего воспитания, потому что это высшее заведение, и должен быть добрый человек, по семейству,
в котором он
родился, а главное — состояние: пятьдесят
душ незаложенных; это значит сто
душ; дом как полная чаша; это я знаю, потому что у Василья Петровича бывал на завтраках; экипаж будет у тебя приличный; знакома ты можешь быть со всеми; будешь дамой, муж будет служить, а ты будешь веселиться; народятся дети, к этому времени тетка умрет: вот вам и на воспитание их.
Скучно стало мне, и от этой скуки пристрастился я к птичьей охоте. Уйду
в лес, поставлю сеть, повешу чапки, лягу на землю, посвистываю, думаю.
В душе — тихо, ничего тебе не надобно.
Родится мысль, заденет сердце и падёт
в неизвестное, точно камешек
в озеро, пойдут круги
в душе — волнение о боге.
Много дней шёл я, как больной, полон скуки тяжёлой.
В душе моей — тихий позёмок-пожар, выгорает
душа, как лесная поляна, и думы вместе с тенью моей то впереди меня ползут, то сзади тащатся едким дымом. Стыдно ли было мне или что другое — не помню и не могу сказать.
Родилась одна чёрная мысль и где-то, снаружи, вьётся вокруг меня, как летучая мышь...
Его рассказ, то буйный, то печальный,
Я вздумал перенесть на север дальный:
Пусть будет странен
в нашем он краю,
Как слышал, так его передаю!
Я не хочу, незнаемый толпою,
Чтобы как тайна он погиб со мною;
Пускай ему не внемлют, до конца
Я доскажу! Кто с гордою
душоюРодился, тот не требует венца;
Любовь и песни — вот вся жизнь певца;
Без них она пуста, бедна, уныла,
Как небеса без туч и без светила!..
Мне грустно, чувство одиночества и отчужденности от этих людей скипается
в груди тяжким комом.
В грязные окна бьется вьюга — холодно на улице! Я уже видал таких людей, как эти, и немного понимаю их, — знаю я, что почти каждый переживает мучительный и неизбежный перелом
души:
родилась она и тихо выросла
в деревне, а теперь город сотнями маленьких молоточков ковал на свой лад эту мягкую, податливую
душу, расширяя и суживая ее.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали
в их саду и
в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и
в поле, не знал еще, каким именем называют
в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности
души его; как быстро она вбирала
в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства
рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз
в день,
в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
В одном богатом селении, весьма значительном по количеству земли и числу
душ,
в грязной, смрадной избе на скотном дворе у скотницы
родилась дочь. Это обстоятельство,
в сущности весьма незначительное, имело, однако, следствием то, что больная и хилая родильница, не быв
в состоянии вынести мучений, а может быть, и просто от недостатка бабки (что очень часто случается
в деревнях), испустила последний вздох вскоре после первого крика своей малютки.
После этого смотра прошлому
в душе Орловой
родилось странное чувство к мужу, — она всё так же любила его, как и раньше, — слепой любовью самки, но ей стало казаться, как будто Григорий — должник её. Порой она, говоря с ним, принимала тон покровительственный, ибо он часто возбуждал
в ней жалость своими беспокойными речами. Но всё-таки иногда её охватывало сомнение
в возможности тихой и мирной жизни с мужем, хотя она верила, что Григорий остепенится и погаснет
в нём его тоска.
Граф. Ничего вы мне не желали!.. Только пасть свою удовлетворить вы желали, хищники ненасытные!.. Что ты всегда была волчицей честолюбивой, это видел я с детских лет твоих; но его я любил и думал, что он меня любит! На прощанье я могу вам пожелать одного: пусть у тебя
родится дочь, похожая
душою на тебя, а он отогреет за пазухой у себя такого же змееныша-чиновника, какого я
в нем отогрел; тогда вы, может быть, поймете, что я теперь чувствую! (Быстро поворачивается и уходит.)
«Юноша, — говорил он сам с собою, — прелестное время… тогда
родятся высокие мысли; где-то теперь друг моей юности?..» И воспоминание чего-то давно прошедшего навертывалось
в уме его и манило к себе; но он был царем
души своей, остановил порыв и продолжал: «Минутная злоба на мир, мечтаемое отчаяние, которое так любят юноши, — вот что их гонит, а пуще всего гордость.
Когда опускается пыль,
И прячутся красные Слухи
В полдневные норы свои,
Рождается музыка
в море,
Под ветром свежеет
душа.
Долго думала она об этом и чувствовала, что это не показалось ей, что
в ней
родилось что-то скверное,
в тайниках ее опечаленной
души, меж тем как
в теле ее, обнаженном и белом, подымалась все выше горячая волна трепетных и страстных волнений.
И на заводе про его стариков ни слуху ни духу. Не нашел Сергей Андреич и дома, где
родился он, где познал первые ласки матери, где явилось
в душе его первое сознание бытия… На месте старого домика стоял высокий каменный дом. Из раскрытых окон его неслись песни, звуки торбана, дикие клики пьяной гульбы… Вверх дном поворотило
душу Сергея Андреича, бежал он от трактира и тотчас же уехал из завода.
Подобно нам, они
родятся, умирают.
Где будет их
душа? где будет и твоя,
О бренный человек?
В них чувства исчезают,
Исчезнут и во мне, увы! что ж буду я?
Когда мы
рождаемся, наши
души кладутся
в гроб нашего тела. Гроб этот — наше тело — постепенно разрушается, и
душа наша всё больше и больше освобождается. Когда же тело умирает по воле того, кто соединил
душу с телом,
душа совсем освобождается.